Не поднимая глаз от своей писанины, врач сказал три неизвестных слова: гематома, наркоз, операция и мама заплакала. Я болтала ногами на кушетке за маминой спиной и заметила, как подпрыгивают ее плечи. Почти без звука, верх-верх-верх и замерли, вверх-вверх-вверх и замерли.
Врач быстро писал, с треском переворачивал страницы, иногда вскользь поглядывал на маму и опять бросал: не страшно, всего неделя, завтра сделаем. Потом скрипнул выдвижным ящиком стола и, достав отдельный лист бумаги, замедлился:
— Сколько лет? Рост? Вес знаете? Хронические болезни?
Мама начала спокойной, но дойдя до «врожденный порок сердца» снова заплакала, а ее плечи быстренько поскакали.
Почему она расстроилась? Ей страшно?
Наконец, доктор отложил свои записи и стал рассказывать об удалении. Я спрыгнула с кушетки и хотела забраться к маме на колени, но она прервала: сядь на стул, а сама всеми глазами уставилась на врача. Я поняла, что мой синяк на груди, тот от Вовки, он сам не пройдет. Его вырежут. Но не больно. Во сне. Как это? И я буду одна в больнице. Неделю. Кажется, маме страшно.
— Вы все поняли? — спросил врач, но смотрел только на нее. Может это потому, что мне 5, а с детьми на такие темы не разговаривают?
Мы ушли с последним незнакомым словом: натощак. Читать полностью
Если возвращаешься с прогулки и в группе пахнет кислятиной — день неудачный. Значит, на обед дают капустный суп. В его названии две буквы — щи. Неправильно придумали. Больше подходит «бе» или «фу». Так сразу понятно, к чему готовиться.
Просто проглотить этот суп невозможно. С ним куча проблем: вид, запах, но самое главное — вареная капуста.
Чтобы съесть хоть пару ложек, нужно постараться: выловить ее скользкие полосочки и аккуратно свесить по краям тарелки так, чтобы они не соскользнули обратно, но и не упали на стол. Это неаккуратно, а надо быть аккуратной. А еще лучше невидимой, чтобы Марина Сергеевна, наша воспитательница, ничего не заметила.
Она всегда говорит: надо все съесть. А кому надо — не объясняет.
— Кто все съест, тот хороший, — сегодня у нее нестрогое настроение. С утра никто еще не стоял в углу. Пронесло даже Витю Воронина, который, хоть ему уже пять, до сих пор не может сам переодеться с прогулки, и обычно тихо ревет в раздевалке, пока она пытается сделать из него нормального ребенка. Сегодня воспитательница не шипела на него страшным шепотом, а помогала.
— Витя, такой большой, а руки-крюки, как у малыша! Ты же мальчик, уже даже девчонки переоделись. Ничего у тебя не получается! Без помощи не можешь, а как жить дальше будешь? Ой, в колготках запутался, иди сюда, помогу, пусть тебе стыдно будет, — она воспитывала Витю, стягивая бесконечные рукава колготок, надевая вместо них коричневые, с мишкой на заднем кармашке шорты.
Я не хочу ее разозлить. Я буду хорошей девочкой. Съесть все у меня вряд ли получится, но вот выхлебать жидкость супа из двух букв мне по силам. А капусту и прочую гадость можно потом спрятать под ложкой или быстро, пока Марина Сергеевна не видит, отнести в мойку. Наша нянечка, только вздыхает и смотрит на небо, но никогда не ябедничает воспиталке.
Потрудилась я на славу: выловила не только мокрые макаронины капусты, но и прозрачные, если приглядеться, с тонкими зелеными прожилками квадратики лука, и даже парочку ярких, безвкусных, похожих на половинки луны, морковок. Картошка пусть плавает. И проглотить можно и красоты от нее не дождешься. Тарелка получилась нарядная, с бахромой.
Я так увлеклась, что заметила Марину Сергеевну только когда ее широкие, как у слона в азбуке ноги, стояли впритык к моему столу.
— Надо все съесть, — прогремело с потолка.
Я не подняла головы. Аккуратно зачерпывала бульон из очищенной середины и отправляла в рот.
— Я сказала, все съесть, — повторила воспитательница. Читать полностью
Писательство — странный процесс.Оно вызывает радость и воодушевление, им хочется заниматься, но только до тех пор, пока не решаешь сесть и писать. Тут сразу же начинается: голова болит, таланта нет, пол не вымыт, белый лист пялится и чего-то ждет, все равно ничего толкового не выйдет, все и так уже написано. Одни проблемы.
Хорошо, что желание писать так просто не сдается. Возможности выразить себя: свою жизни, мысли, чувства, опыт словами — это удовольствие и радость такого порядка и смысла, что можно пройти через многое, чтобы испытать его снова и снова. Через все препятствия двигаться к сложному и прекрасному — писать.
Каких только у нас с писательством не было отношений!
В самом начале это было просто игрой, маленькими четверостишиями и взаимным удовольствием. Потом началась школа и оказалось, что есть какое-то «правильно писать». Оно требовательное, жесткое и глухое к тому, что хочется. С его помощью я узнала, что за написанное может быть стыдно, можно чувствовать себя виноватой, перед другими более «правильными» писателями. В моем писательстве поселился страх ошибиться.
А если творчество растет в страхе, прячась в коробку «как надо», оно не крепнет и не развивается в том, как хочется.
«Хочется» не вырастает уверенным и сильным, оно робкое и сомневающееся. На тонких ножках. Такое бы не спугнуть, а не то, что писать заставить.
Но мне так хотелось текстов!
Я пыталась его уговорить: ну, хоть строчечку. Я давила на него: давай, надо, пиши. Я клянчила: пожалуйста, мне сейчас нужен текст. У меня же контент-план! Я его пугала: так никогда ничего и не напишешь. Я разочаровывалась и заламывала руки: ну, почему, почему, почему нам так сложно?! Я месяцами не садилась писать, делая вид, что мне некогда. И, в конце концов, я устала. Я поняла, что проиграла: ни давление, ни угрозы, ни разочарование не продвигали меня вперед.
Тогда я остановилась, выдохнула и спросила свое писательство напрямую: что я могу сделать для тебя?
Вчера дедушка приехал из Донецка и привез два, величиной со свой огромный кулак, яблока. Темно-бордовые, блестящие. Он вручил нам с братом Вовкой по этому гостинцу, и, не объяснив, как можно откусить от такого сплошного гиганта хоть кусочек, довольный снова уехал.
Мы сразу поняли – никак. Рты так широко у нас не открываются. Вовка, конечно, попробовал. Но ему шесть, верхние зубы он уже потерял, поэтому яблоко удалось лишь немного поцарапать. Я не стала позориться. Пятилетке такое не под силу, хоть мои зубы пока и при мне.
Хорошо, что бабушка знала, как такие проблемы решаются. Одно яблоко она отложила в сторону. Взяла старенький кухонный нож с деревянной рукояткой и оп! Второе яблоко распахнулось в ее руках на две ровные, с прозрачно-розовой сердцевиной части.
— Кушайте, родные, – бабушка улыбнулась глазами, застегнула свое серое пальто и вышла с веранды в осеннюю прохладу двора.
Мы с Вовкой хрустели каждый своей половиной и молча наблюдали, за тем, как она подмела от опавших листьев двор и скрылась за калиткой огорода.
— Еще хочется, – между большим и указательным Вовка крутил яблочный хвостик и смотрел на меня.
— Давай второе съедим, — предложила я.
— Сходи за бабушкой, пусть она разрежет, – раскомандовался брат.
— Сам сходи, – нельзя же вот так просто взять и согласиться.
— Старших надо слушаться, я — старший, иди, давай!
— Я сама разрежу! – у, противный! Посмотрим, кто тут старший потом.
— А нож нельзя брать детям, — напомнил Вовка, таким голосом, как будто сам этого никогда не делал.
Хм, подумаешь. Я же видела, как легко и ловко это вышло у бабушки. И у меня в два счета.
Раааз, берем яблоко. Два, острый нож. И оп! Яблоко хитро скользнуло в одну сторону, нож соскочил в другую, разрезав совсем не то, что я планировала. Меня дернуло острой болью, а из тонкого надреза на указательном пальце, как будто дождавшись команды, вырвалась красная, липкая кровь.
«Виталине в 21 год» было написано на потрепанном конверте. А чуть ниже, чернилами другого цвета (вы ведь так тоже делали в школе?) подписана дата: 23.04.1995
Весной девяносто пятого мне было одиннадцать. Наша учительница русского языка и литературы Татьяна Геннадьевна делала на своих уроках странные для того времени вещи. Странные — до сих пор кажущиеся мне каким-то сияющим чудом, среди мрака и холода, какими были наполнены 90-е годы в далеком озябшем городе Нефтеюганске, том месте, где я прошла через школу.
Уроки литературы были чем-то особенным. Например, вместо того, чтобы писать скучные изложения после прочтения произведений, мы рисовали свои впечатления. «Белеет парус одинокий, в тумане моря голубом! Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?». И класс наполнялся морем, парусами или бурей, в которой ничего, кроме густо намешанной серой-белой-синей краски не разобрать.
Однажды Татьяна Геннадьевна пригласила нас к себе домой. Весь пятый А. Мы проходили про Синдбада-морехода, а у нее дома была видеокассета с этим сказочным фильмом. И видеомагнитофон в 93-м у нее тоже был. Я не очень запомнила фильм, зато запомнила маленькую гостиную, красно-черный ковер на стене, и свое недоумение: а так можно? Зачем ей это? Звать в гости кучу детей, как будто они … взрослые. Как будто они друзья.
23.04.95, в день, когда появилось письмо, на уроке литературы мы обсуждали Бунина и его «Цифры». Говорили про воспитание, про детей и взрослых, про то, прав ли был дядя наказавший, а потом простивший своего племянника Женю. А потом Татьяна Геннадьевна предложила написать себе взрослому от себя маленького, сегодняшнего. Бутылка с посланием, заброшенная в будущее: как лучше воспитывать детей. Своих. Соленый привкус клея от конверта и десять лет до встречи: «Дорогая Виталина…».
А потом Татьяна Геннадьевна уехала в Москву. Чудеса закончились. Новая учительница литературы диктовала под запись учебник, ставила мне знак вопроса за содержание сочинений и знала, что именно хотел сказать автор.
А потом я тоже уехала. И всеми силами попыталась закрыться от прошлого: школы, уроков, своего зародившегося и подавленного желания писать.
Потрепанный конверт путешествовал вместе со мной. Из Нефтеюганска в Томск, из Томска в Санкт-Петербург, где за 4 года сменил несколько квартир и адресов.
Я хранила данный Татьяне Геннадьевне обет: не вскрывать раньше указанного срока. Вот, когда мне будет 21, у меня уже будут дети, тогда можно.
Детей в этом возрасте у меня не было. Но разве это важно? Разве могло это помешать нашей с маленькой Виталиной встрече? Читать полностью
Общество становится сильнее, когда каждый из нас становится личностью. Посмотрите на известных, уважаемых, прекрасных людей. Я говорю не только о состоятельных людях, а скорее о тех, кто ставит перед собой достойные цели и приходит к ним. Что у них общего? Да ничего. Они могут работать в самых разных отраслях и направлениях, у них самые разные подходы, да и цели разные.
Я работаю с людьми и корпорациями, врачами и музыкантами, политиками и балеринами, популярными и оперными певцами. Что у них общего? Каждый из них — это личность. Они рассмотрели себя и научились проявлять свой дар. Их врожденные таланты и личностные особенности помогают им на жизненном пути.
Я думаю, каждый из нас рождается целым, цельным, личностью. У каждого из нас есть нота, петь которую — дело его жизни. И у каждого эта нота своя. Часть нашей жизни уходит на то, чтобы выяснить, какая нота — ваша.
У каждого из нас есть нота, петь которую — дело его жизни
Знание о том, какая нота ваша, не означает привязанность к определенному делу. Знание своей ноты скорее помогает определить, каким образом вы исполняете любое дело, какой подход — ваш. Тогда вам под силу создать то, что окажется больше вас.
Мир велик, а мы частенько топчемся по уже известному кусочку. Это верно и для расстояний, и для масштаба наших дел.
Создающие нечто важное и большое восхищают нас, отходя от известного кусочка мира дальше, чем средний человек. Хотя бы на шаг или два дальше. Такие люди сияют, как будто в них — самостоятельный источник света.
Работая с созидающими, я обнаружила два увлекательных вывода.
Во-первых, такое сияние есть в каждом, его можно обнаружить.
Во-вторых, если вы боитесь, вам придется работать на тех, кто не боится.
Как я уже говорила, у ярких людей нет ничего общего. Так что вам не нужно становиться похожими на них. Наоборот! Будьте настолько непохожими, настолько индивидуальными, какими только сможете. Весь фокус в том, чтобы быть собой — и позволять остальным быть ими.
Мне хочется задать вам очень личный вопрос. Он одновременно и самый простой, и самый сложный. Что такое для вас «быть вами»?
Легче всего советовать «будь собой». Тяжелее это исполнить: понять, что это такое и как именно быть этим собой.
Я уверена, что вы много раз слышали эти слова — а может, и произносили сами. Кто-то подошел к вам вне себя от волнения, ребенок или коллега, и вы говорите в виде поддержки: «Просто будь собой».
Вот только это совершенно непросто. Вряд ли кто-нибудь всерьез хочет быть не собой. Вот только как это сделать? Читать полностью
Я все спланировала. Последнее собрание преподавателей Международной школы института психотерапии и консультирования, в котором несколько дней назад закончилась моя стажировка как преподавателя, назначено на 12.00. Это последний рабочий день в Институте и он особенный для меня тем, что я должна принять решение: начинать преподавать с нового учебного года или нет.
Да, у меня есть сомнения. Они крутятся вокруг мысли: два маленьких сына и любимое дело, могу ли я совмещать?
Заручившись поддержкой близких, своим трепетным желанием попробовать, я беру свое «да» и спешу донести туда, где его ждут и ему обрадуются.
Моя встреча с директором назначена на 11.30. Это значит, что из дома нужно выйти в 10.30 и, не простаивая в пробках, поехать на метро.
Выйти вовремя — сложно.
— «Нет, мама пусть чай нальет!» Мама наливает, утешает, веселит и быстро схватив сумку, выскакивает из дома.
Залитое солнцем утро. Город улыбается, щурится, звучит шинами, разговорами и перекличкой воробьев. Я улыбаюсь вместе с ним, бодро шагаю навстречу будущему, тому делу, которое выбрала сердцем, с которым так мечтала связать свою жизнь.
На углу аллеи возле продуктового магазина, я замечаю пожилую женщину скромно, но опрятно одетую. Она ничего не просит. Она собирает пустые бутылки. Достает их из урны и складывает в сумку-тележку на крошечных колесиках.
Практически мгновенно я чувствую мощный импульс внутри. Я хочу как-то помочь ей. Рука тянется к сумке. Может, ее порадует небольшая сумма? Пустяк для меня, ей она может оказаться так кстати.
«Каждый сам несет ответственность за свою жизнь», — секундой позже слышу голос внутри. Он умный и жесткий. Он продолжает вещать что-то о выборе, цене, усилиях и как мантру повторяет: каждый сам, каждый сам..
Мне становится неловко. Я даже чувствую стыд за свое желание дать денег незнакомой женщине. Я поправляю сумку на плече, задираю повыше голову и, ускоряя шаг, двигаюсь дальше. Внутри отчетливо звучит: со мной не случится подобного.
Следующий раз я тянусь за кошельком минут через 10, подходя к станции метро.
Кошелек? Нет, нет, он где-то здесь, в сумке. За блокнотом! Нет, где-то точно он должен быть. Должен быть кошелек. Кошелек? В сумке его не было. Читать полностью
Ободрения.
Кофе.
Своей очереди.
Проторенной дороги.
Выработки свода правил.
Поощрения.
Широкого фарватера.
Реванша.
Понижения ставок.
Свободного времени. Читать полностью
А вы когда-нибудь задумывались о том, что живете жизнь, которую выбираете?
Что каждый ваш день наполнен тысячами решений и выборов?
Ваша жизнь сейчас — это то, что вы выбрали когда-то?
Ваша жизнь завтра — это то, что вы выбираете прямо сейчас? Даже, если от этих мыслей вы зароетесь в подушку с головой и немедленно уснете, вы сделаете выбор — ничего не выбирать. Читать полностью
Представляю, как ты удивишься, получив это письмо. Кто сейчас, вообще, пишет и отправляет письма?! Я так делаю, как видишь. Я люблю письма. Длинные, живые, настоящие письма, которые пишутся не за один присест. Их цель не поделиться новостями, но переживаниями и мыслями. Забегая вперед, скажу: буду счастлива получить от тебя ответ. Я люблю письма. Длинные, живые, настоящие..
Как дела? Мне кажется, мы сто лет не общались? Как детки? Уже двое! Я с ума схожу, когда думаю о том, что у нас с тобой уже есть дети. Маленькие, но ведь есть! Как они? Хотя, подожди, нет, ты это заметила?! Я ведь села писать письмо тебе и во втором же абзаце: как твои дети? А сама еще еле удерживаюсь от желания пуститься в красноречивый монолог о том, как поживают мои. Это похоже на то, как к концу дня, намотавшись и завертевшись по всяким мамским делам, мечтаешь только об одном, чтобы уснули. А потом, тихонечко выйдя из спальни и налив себе чашку чая, спустя десять минут обнаруживаешь себя разглядывающей их фотографии в телефоне. Мамы такие мамы 🙂
Ты знаешь, я думаю про то, что это нормально. Совершенно естественно думать о своих детях, любить говорить о них, хотеть быть с ними, заботиться о них. Совершенно естественно особенно пока им не исполнилось 2-3 года ставить их нужды и их потребности на одну ступень выше своих, постепенно смещая эту разницу до знака равно, но никогда в минус. Не в чью сторону. Таким образом, они получат разный опыт. Внутри них останется жить уверенность в том, что они важны и значимы, они ценны и прекрасны, они могут, но вместе с тем они не центр мира, поскольку важны для мамы так же, как мама важна сама для себя.
Сложный вопрос, правда? Как тебе это: я ценна сама по себе. Вот просто так. Сама по себе, сама для себя. Не отраженная в зеркале любящих глаз своих детей или близких. А сама по себе. Сама для себя. Я столько раз это повторила, как будто это даже сложно понять с первого раза. Гораздо привычнее связывать свою ценность с чем-то внешним. Я ценна потому, что у меня есть дети и я им нужна, а муж без меня носки свои не найдет, а еще он очень умный и начальник, поэтому я ого-го какая крутая баба. А это так? Читать полностью
